– Он-то? – воскликнул д’Артаньян, развиваяуспех. – Два что вы! Он, говорю вам, сам уговаривал меня рекомендовать еговам! Вы только взгляните на него – бедняга оцепенел и онемел от радости, узнав,что вы согласны принять его на квартиру! Ведь так, друг мой?

– О да! О да! – воскликнул швейцарец, всерьезопасаясь получить под ребра локтем в третий раз. – Я несказанно рад, мадамБриквиль…

– Что ж, в таком случае я вас покидаю, – заявилд’Артаньян и быстренько проскользнул к лестнице.

Войдя к себе, он застал Планше почти в таком же расстройствечувств, в каком сам пребывал совсем недавно.

– О сударь! – радостно воскликнул бедный парень,вскакивая. – Я уж думал, долгонько вас не увижу, а то и никогда, вы, когдауходили с теми гвардейцами, заверяли, что беспокоиться не стоит, но вид у васбыл не самый веселый… Надеюсь, все обошлось?

– Хочется верить, Планше, хочется верить… – сказалд’Артаньян, глубоко вздыхая. – Ну-ка, быстренько собирай вещи. Слава богу,у нас с тобой их не особенно много, так что повозка не понадобится.

– Совершенно верно, сударь, все уместится в хорошийузел… Я его без труда унесу или лучше – увезу на муле… Мы что, переезжаем?

– Вот именно.

– Позволено ли мне, сударь, узнать, куда?

– Не особенно далеко, – сказал д’Артаньян. –На улицу Могильщиков.

– А зачем?

– Планше! – грозно нахмурился д’Артаньян. –Хороший слуга не задает хозяину таких вопросов!

– Простите, сударь… Мне просто было интересно.

– Порой, любезный Планше, жизнь требует от нас молчаповиноваться чужим распоряжениям, – сказал д’Артаньян, смягчившись. –Так что собирайся незамедлительно, а я пойду оседлаю коня, чтобы дело шлобыстрее…

Направляясь в конюшню, он увидел, что Луиза, стоя на том жеместе, оживленно беседует с бравым швейцарцем, – а Страатман, уже немногоосвоившись, крутит усы, пожирает очаровательную хозяйку откровенными взглядами,вообще ведет себя непринужденно. Конечно, Луиза держалась чопорно, как иположено свежеиспеченной вдове, – но успевший ее неплохо узнать д’Артаньянсразу определил, что гвардейский усач уже занял место в ее сердце.

Они даже не заметили д’Артаньяна, хотя он прошел буквально вдвух шагах. Простаку-швейцарцу, столь неожиданно обретшему свой матримониальныйидеал, это было простительно, но вот Луиза… Гасконец ощутил мимолетный, нокрайне болезненный сердечный укол. Он вспомнил все, происходившее меж ним иЛуизой, – и никак не мог понять, отчего она во мгновение ока стала к немубезразлична. Это было, по его мнению, обидным и несправедливым.

В ту пору он был слишком молод и не знал еще, с какойлегкостью женщины отрекаются от былых привязанностей – молниеносно,бесповоротно и бездумно-жестоко…

Картину, представшую взору любого беззастенчивого зеваки,вздумавшему бы заглянуть в распахнутое окно одной из комнат на втором этажедома номер одиннадцать на улице Могильщиков, иные наши читатели, ужесоставившее свое мнение о д’Артаньяне, могут посчитать откровенным вымысломавтора, – а господа Бернажу, Страатман и другие из той же компании,наоборот, счесть вполне реальной, но свидетельствующей в первую очередь о том,что их подозрения оказались абсолютно верными и бедняга гасконец окончательноповредился рассудком либо твердо решил бросить военную службу и вступить вкакое-нибудь монашеское братство…

В солнечный майский день, около двух часов пополудни, кадетроты рейтаров Королевского Дома д’Артаньян сидел у окна и читал книгу.

Именно так и обстояло, каким бы удивительным это ни показалоськое-кому. Д’Артаньян прекрасным майским днем сидел у окна и читал книгу.

Однако, поскольку мы находимся в лучшем положении, нежелилюбой прохожий, и можем заглянуть в суть вещей и явлений, следует немедленновнести несколько немаловажных уточнений.

Во-первых, гасконец был человеком слова и свято держалданные госпоже де Кавуа обещания. Во-вторых, книга эта представляла сбой неученый трактат или философические опыты господина де Монтеня – это был любимыйд’Артаньяном "Декамерон", раскрытый сейчас на том месте, гдегасконская дама силой своего остроумия превращала короля Кипра из бесхребетногов решительного.

В-третьих, что опять-таки немаловажно, улица Могильщиков немогла предоставить тех развлечений, к которым приохотился было д’Артаньян впрежние дни. Как и говорила госпожа де Кавуа, это был приличный иблагонамеренный район – чересчур уж благонамеренный.

Населяли его почтенные парижские буржуа, те, кого через парусотен лет немцы будут именовать филистерами[19]. Жизнь ихнапоминала движение отлаженной часовой стрелки, изо дня в день совершающей свойнехитрый и заранее заданный путь по циферблату. Настолько, что гасконец,проживший здесь неделю, уже мог заранее предсказать, когда появится на улицеювелирных дел мастер Лавернь с супругой и племянницей и в какую сторону онинаправятся; когда вернется домой из лавки оружейник Ремюз; когда пойдет втрактир на углу шляпник Дакен и когда он оттуда вернется – и не ошибался ниразу.

Помянутый трактир с отвратительным буржуазным названием"Приют паломника" опять-таки не мог служить тем местом, гдед’Артаньян способен был найти развлечение. Побывав там однажды, он больше ниразу не переступал порог этого заведения. Заполняли его те самые почтенные иблагонамеренные жители улицы Могильщиков, способные часами цедить стаканчикскверного руанского вина, ведя унылые, тягучие, бесконечные и скучнейшиеразговоры о вещах прямо-таки омерзительных с точки зрения юного, энергичногогвардейца: крестины, свадьбы, мелкие домашние заботы, цеховые дела, торговые сделки,визиты в гости к родственникам, богомолье, варка варенья и леность слуг… Дажесплетни у них были столь же скучные и удручающе мелкие…

Трудно поверить, но за неделю д’Артаньян не наблюдал наулице Могильщиков ни единой дуэли, что навевало вовсе уж смертную тоску поболее оживленным улицам Парижа, на коих он пока что не рисковал появляться,ожидая, пока забудутся иные его эскапады, невольно бросившие тень на великогокардинала и его окружение…

Поднимая время от времени глаза от книги и бросая взгляд заокно в тщетных надеждах узреть хоть какой-то повод для развлечения, д’Артаньянвидел Планше, стоявшего у ворот со столь же унылым лицом, какое было у егохозяина. Бедный малый тоже отчаянно скучал на улице с печальным названием. Вответ на расспросы д’Артаньяна он охотно поведал, что здешние слуги изокрестных домов способны нагнать нешуточную печаль на молодого и веселого лакеяблестящего гвардейца – как и их хозяева, способны просидеть вечер заодним-единственным стаканчиком руанской кислятины, а то и, о ужас, пикета[20], историй рассказывать не умеют и слушать не любят, проказам иухаживанью за горничными безусловно чужды, проводят все время в бесконечномперемывании косточек своим хозяевам… Одним словом, господин и слуга пребывали водинаково унылом расположении духа, нежданно-негаданно угодив в некое подобиеада…